ТЕМА

Сидит Путин, пригорюнился. Неужели опять придется к английскому консулу на поклон ползти? Так ведь, скряга, больше трех в одни руки не даст.

Кричит в переговорную трубу в подвал: «Бастрыкин! Там вроде три коробки думских законов остались. Принтер на одной стороне печатал, дебил, а другая чистая. Да не ты, а принтер. Посмотри-ка за радиатором. Я, когда носки искал, видел».

Бастрыкин отвечает голосом беса из преисподней: «Да ты что, шеф, законы давно оприходованы. Я сам последний в дело пустил. Запрет на засолку огурцов. Когда приспичило, пришлось ознакомиться. Теперь могу наизусть: поймали с пупырышками – три года конфискации, а в укропе – все пять, но без. Пальчики оближешь! Что ни говори, строгая была Дума, теперь такую хрен сыщешь».

«Ты мне зубы пупырышками не заговаривай, – кипятится Путин. – Я тебя зачем истопником устроил? Чтобы обеспечивал! Вот и обеспечивай».

Бастрыкин огрызается цитатой из Ленинграда – «Ехай, мол, дальше» – и обиженно отключается.

Путин в коридор кричит: «Эй, кто свободный? Приведите Гундяя!»

А тот по этажам ходит, гимны орет, изгаляется перед богородицей: «Явись и возмездие воздай!» Как бороденку спалили, совсем тронулся. Говорит, православная святость не в мозгах, там одно денежное томление, а в старческой поросли на скулах. Отдайте мне поросль!

«Слышь, боговда́ренный, чем пользуешь?» – спрашивает Гундяя Путин.

«А крестом, брательник по вере, милосердным крестом. Он потому и нательный, что с души соскабливает и телу через то очищение. Хочешь, покажу?»

«Да пошел ты, – отмахивается Путин. – Зря позвал».

На прошлой неделе Гундяй уже показывал – зрелище не для эстетов. И Гундяй, сверкая голыми скулами, отплывает в коридор: «Возрадуйся, голубем окроплённая!»

Делать нечего. Путин брезгливо берет двумя пальчиками отечественную прессу. Шершаво однако. Да из чего ж они ее прессуют?

«Пенька и ворвань, – отзывается Димон, который в углу, лежа на раскладушке, мух считает. – Зря ты, Вован, на язык попробовал. Токсин на токсине. И типографская краска чисто деготь. У нас в стране снова дегтя завались».

«Да зачем краска-то?»

«А буквы из чего? Хотя ты прав, надо буквы у прессы отобрать, а то ходишь, реально как обезьяна, с черным задом. Перед людями стыдно».

«Сам-то ты как?»

«На Яузу бегаю. Там благодать. Нефтяных ершей-мутантов отгонишь, омоешься добела – и сушишь на бугре. Завтра снова пойду. Айда со мной!»

«Эх, – вздыхает Путин, – непорядок. Пора капралу челобитную нести. Где обещанный план Маршалла? Взялись снабжать – так снабжайте. Сами, наверно, налево толкают, а нам сортирную норму урезали».

«Не поможет», – авторитетно заявляет Димон и хлопает себя по лбу. Рассматривая труп мухи, поясняет:

«В Вашингтон надо бы голубя послать. Президент добрый, но что творится на местах не в курсе. А на местах комендатурой правят капралы вместо генералов. Мы что, третий мир? Мы Третий Рим! Блин, назначь над нами генерала, мы все простим».

«Думаешь, поможет? – с надеждой спрашивает Путин. – Думаешь, долетит? Поляки жесткий блокпост на границе держат. Их на кривом парашюте не объедешь».

«Не, – радостно отвечает Димон, – не долетит. Мы с Жириком последнего слопали. Костлявый оказался».

И снова начинает охоту на мух.

Путин стоит у окна. Снаружи под окном качается Кадыров. Замерзшая веревка скрипит. Вороны кружат, никак не присядут.

«Чеченам хорошо, – думает Путин, – они не подтираются, считают ниже достоинства». А вслух мечтательно произносит, глядя на запад:

«Ничего. Попляшете у нас. Вот встанем с коленок, и весь мир нас туалетной бумагой завалит. Утрись, великая Россия!»

«Точно, – поддерживает Димон инициативу начальника. – Тут мы антисанкции и введем».

Бац, и одной мухой меньше. (с)