— Можно ли уже сейчас оценить влияние конфликта на экономику?

— Экономические результаты политического конфликта мы заметим по итогам первого квартала. Можно говорить про отток прямых иностранных инвестиций, вывод оборотных средств за рубеж, задерживание валютной выручки, сжатие кредитного портфеля. Технологические, производственные процессы пока идут по инерции, но уже в первом квартале, я думаю, мы увидим их замедление. $10-12 млрд мы инвестируем за рубеж, обратно получаем только $2-2,5 млрд.

Очень хорошо, что у украинцев выработался иммунитет к кризисам: как показывает опыт, после кризиса жизнь, с одной стороны, продолжается, а с другой — существует надежда, что скоро это все закончится. Этот позитивный настрой поддерживает экономику на плаву. Хотя речь уже не идет о приходе новых инвестиций, а только о выходе. Из портфельных инвесторов остались самые рисковые, но сейчас и они готовы продавать свои активы с дисконтом в 20%. То же самое происходит с прямыми иностранными инвестициями.

— Если мы посмотрим на структуру ППИ, то какую часть в них составляют украинские деньги, ищущие безопасных путей?

— Падение, прежде всего, затрагивает иностранные инвестиции. Но, я думаю, что в структуре ППИ украинские деньги составляют большую часть. До кризиса, по моим расчетам, мы инвестировали за рубеж около $15 млрд ежегодно. При помощи разных схем, прежде всего, через ценовую политику, украинские предприниматели инвестировали в Кипр, Голландию, другие офшорные зоны. Это называется бегство капитала. Обратно мы получали и свои инвестиции, и чужие. В лучшем случае, ППИ составляли до $10 млрд в год.

Сейчас бегство капитала сократилось, но сама ситуация ухудшается: $10-12 млрд мы инвестируем за рубеж, обратно получаем свои же $2-2,5 млрд. Украинские предприятия — это чистые инвесторы за рубеж.

Для развития экономики существует два вида «горючего»: прямые иностранные инвестиции и кредиты. Первые сжимаются, а вторые статистически вроде бы есть и показывают 10%-ный рост. Однако, по моим оценкам, 5-6% из них составляют технические кредиты, которые по сути займами не являются, а используются для вывода денег. Также в общей доле кредитов нужно учесть кредитование государственными банками государственного сектора. И если убрать государственное кредитование и технические займы, то прирост, в лучшем случае, будет нулевым. При таких условиях экономика не может расти.

— Кто может улучшить свое экономическое положение благодаря конфликту?

— Теория ограниченного доступа и ренты говорит, что когда нет насилия, система находится в устойчивом состоянии. При насилии теряют все: и власть, и оппозиция, и люди. Насилие началось в конце прошлого года, потери же мы будем видеть только сейчас — не только внутренние, но и внешние. Есть риски усиления проверок движения денежных средств бизнес-структур, которые связанны с властью. В лучшем случае, эффектом будет торможение прохождения платежей.

— Появятся ли новые схемы защиты капитала?

— Новые схемы появятся, но они будут связаны с затратами — это транзакционные издержки. Будут попытки застраховаться от контроля, но они будут неэффективны. Насколько я знаю, американские и немецкие органы контроля за движением капитала отслеживают платежи с любой карты. И если платежи произведены в евро или долларах, то идентификация фирмы и конечного собственника  происходит моментально. Из торможения капиталов выгоды извлекут банки-корреспонденты — там будут зависать деньги, которые банки смогут использовать.

Для ведения бизнеса понадобится намного больше оборотных средств. На Западе есть такое понятие, как кросс-дефолт. По этому требованию, если должник допускает оплошность хотя бы по одному из сотни своих счетов, то основной кредитор имеет право требовать возврата всего кредита. На самом деле, ситуация очень опасная. Если остановятся 3-4 банка, то это возымеет более серьезные последствия, чем во время Оранжевой революции. Тогда денег в банковской системе практически не было, каждый день на корсчета любого банка приходило приблизительно на 2-3 % меньше денег. Уходили все, а приходило меньше. В конце революции в день приходило 10-15% от ежедневного баланса, ликвидности не было. Нацбанккому-то давал деньги, но они потом опять все выводились из системы, которая оказалась на грани остановки.

— Новые правила для финансовых рынков, такие как Basel III, ограничивают возможность «финансового творчества», например, использования новых инструментов. Возможно ли контролировать потоки так, чтобы и творчество не ограничивать?

— Экономист ХайманМински отмечал, что финансовые рынки, как и рынки активов вообще, в том числе, недвижимости и произведений искусства, несовершенны. Совершенный рынок при конкуренции стремится к равновесию. Задача государства в том, чтобы поддерживать честную  конкуренцию и не допускать монополии путем антимонопольных действий и невмешательства. Тогда рынки саморегулируютсяи приходят в равновесие. Сотрудники НБУ просматривают только 3% из данных, которые им передают банки. Рынки финансовых активов никогда не приходят к равновесию: они либо падают, либо растут. Это фундаментальное свойство только после кризиса оценили, задавшись вопросом «Почему?».

По моему мнению, это вызвано асимметричностью информации между продавцами финансовых продуктов, которые понимают продукты и знают о них все, и покупателями, которые не понимают их, не знают их природу. Поэтому, общий тезис сегодня звучит так: «для товарных рынков дерегуляция— это хорошо,  а для финансовых — плохо, им нужна регуляция». Вопрос в том, как их правильно регулировать. Самая первая реакция бюрократов — наложить как можно больше запретов. Я считаю разумным введение требования к собственникам и менеджерам публичных фондов по инвестированию в публичные фонды, которыми они управляют. Тогда не будет конфликта интересов: если компания теряет, теряет и собственник, и менеджер. Если бы это требование было введено, оно наложило бы сильные интеллектуальные и психологические ограничения. Рисковать чужими деньгами за бонус довольно легко. Но если ты теряешь свои деньги вместе с клиентами, то ты думаешь иначе.

— Почему вы поддерживаете идею дерегуляции?

— Когда я работал в Нацбанке, то боролся за дерегулирование. Чем больше отчетов, тем меньше на самом деле регулирования, потому что избыточную информацию нельзя осмыслить.  Мы проводили в НБУ анализ: сколько информации, которую получает НБУ, хотя бы один раз использовалась работниками Нацбанка? Коммерческие банки сдают невероятное количество отчетов, считают невероятное количество нормативов. Оказалось, что сотрудники НБУ просматривают только 3% из данных, которые передают банки, хотя все подается в электронном виде. Но основной массив информации никто и никогда не просматривал. 

Интервью взяла Маргарита Ормоцадзе