Продолжение дискуссии с Александром Охрименко. Нужна ли Украине структурная перестройка экономики?

Начало дискуссии смотрите здесь http://minfin.com.ua/blogs/okhrimenko/12088/

Но этому началу  в свою очередь послужили мои комментарии к статье  мной очень уважаемого  президента Украинского аналитического центра Александра Охрименко «Где наша валюта? (продолжение)» http://minfin.com.ua/blogs/okhrimenko/12061/#com531047, в которых я выразил убежденность в пагубности бесконечной жизни Украины в долг. На предложение уважаемого аналитика я в комментариях к той же статье кратко изложил свое видение нынешнего положения Украины и предложил свои рецепты лечения больной экономической и финансовой системы страны.

В своей теперешней записи я намерен откликнуться на комментарии Александра по поводу моего первого пункта «Структурная перестройка экономики». На самом деле — это самый главный пункт. Поэтому я заранее прошу прощения за обильное цитирование некоторых статей доктора экономических наук Сергея Кораблина, опубликованных в газете «Зеркало недели». Естественно, все необходимые ссылки будут приведены, настоятельно рекомендую ознакомиться с полным текстом всех статей Сергея Кораблина. Итак, начнем.

Александр пишет:

«О необходимости структурной перестройки и ускорении НТП говорил еще горячо любимый Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев на XXVсъезде КПСС. Вся проблема не в том, как делать структурную перестройку, нужны четкие ориентиры, куда и зачем двигаться. И это действительно «камушек в огород» украинской экономической науки, что за столько лет, она не смогла предложить и обосновать, куда и как двигаться.»

Я думаю,  понимание направления («куда и зачем двигаться») среди украинских экспертов, аналитиков, ученых, экономистов вполне сформировано и сформировано давно, по крайней мере с середины девяностых годов. А вот как раз как делать эту структурную перестройку — такого понимания нет и тут ведутся дискуссии.

Александр пишет:

«Это ошибка, что Украина это сырьевой придаток для всего мира. Сырьевым придатком является Россия, Казахстан, Узбекистан и Азербайджан. А вот Украине как раз в этом вопросе не повезло, а очень было бы хорошо, чтобы Украина была сырьевым придатком, тогда бы с нею считались в мире. Или хотя бы делали вид, что считаются, как например с Россией. Теоретически Украина могла бы стать таким сырьевым придатком на рынке продовольствия. Представляете, как бы сразу зауважали Украину, если бы она контролировала 30% мирового рынка продовольствия. Но для этого необходимо, чтобы у нас был рынок с/х земель, и самое главное, крупные товарные сельскохозяйственные корпорации, лучше транснациональные. Мало кто обратил внимание, но благодаря мировому потеплению, Украина из зоны рискованного земледелия перешла в зону гарантированного земледелия. А вот Канада, как раз наоборот, стала страной рискованного земледелия. А в Австралии начала уменьшаться площадь под с/х производство. Самое время, заявить о себе. И сделать для Украины зерно тем, что для России является нефть и газ.»

Я не буду сейчас вдаваться в детали, так ли благотворно скажутся на экономике Украины. в том числе ее сельском хозяйстве, глобальные климатические изменения, не это является предметом моего анализа. Из приведенного отрывка, я хотел бы выделить 2 мысли: 1-я мысль, что Украина не является сырьевым придатком, и 2-я мысль, что было бы очень здорово, если бы Украина таким сырьевым придатком стала. Я не хочу говорить, является ли Украина сейчас в глобальном отношении сырьевым придатком. Для меня важно то, что она является сырьевым придатком, неважно для всего мира или только для отдельных стран или регионов мира. И первая, и вторая мысль вызывает во мне категорическое несогласие. Попробую обосновать. Итак, по поводу первого утверждения.

(Еще раз извиняюсь за обильное цитирование, но оно оправдано, потому что, на мой взгляд, лучше, чем говорит Кораблин, не скажешь.)

"«В начале 90-х лишь немногие говорили о риске сырьевого перепрофилирования Украины. Сегодня это уже не риск и не угроза, а свершившийся факт, не вызывающий каких-либо дискуссий», — констатирует Кораблин.

http://www.zn.ua/2000/2020/68459/, http://www.zn.ua/2000/2020/68426/

По словам эксперта, накануне кризиса доля сырьевой продукции в структуре отечественной промышленности составляла 70% против 14,6% товаров инвестиционного назначения. Аналогичные соотношения наблюдаются и в структуре товарного экспорта. При этом если в 80-е годы в нем доминировала продукция машиностроения — приблизительно 37%, а доля черной металлургии была в два раза меньше (18%), то в 2005—2008 года уже наблюдались прямо противоположные пропорции: машиностроение — 15%, черная металлургия — 40%, отмечает эксперт.

Так, на протяжении 1990—2008 годов доля машиностроения в структуре промышленного производства страны снизилась вдвое — с 31 до 14%, при этом в черной металлургии, напротив, выросла — с 11 до почти 27%.

«Независимая Украина, похоже, так и не осознала, что унаследованное ею авиастроение — технологическая роскошь, право обладания которой принадлежит всего нескольким странам. И если вопреки национальной политике она еще не утеряна, то только благодаря заложенному когда-тозапасу прочности, который отнюдь не безграничен. Тем более что отечественный авиапром давно уже утратил признаки массового производства, сжавшись до сборки нескольких самолетов в год», — констатирует эксперт.

При этом наблюдается явное «затухание» инновационной деятельности, отмечает Кораблин. Так, связанное с ней освоение промышленной продукции сократилось в 2003—2008 годах втрое.

«В то время как ведущие страны связывают свое будущее с нанотехнологиями, в Украине оно снова зависит от каменноугольных и железорудных пластов Донбасса и Криворожья. При том, что сто лет назад их мощность отражала новые горизонты отечественной экономики, а сегодня — ее «постиндустриальное» прошлое», — подчеркнул он.

По его мнению, с легализацией захвата чужой собственности развитие производства утратило всякий смысл, поскольку его доходность не шла ни в какое сравнение с возможностью мгновенного обогащения путем законной экспроприации «бесхозных» предприятий.

«Отечественная экономика, похоже, полностью адаптировалась к новому статусу сырьевой периферии. При этом ее динамика довольно жестко привязана к движению мировых цен на сталь, химикаты, зерно и подсолнечник. В этом отношении споры о хозяйственных достижениях сегодняшних политических оппонентов весьма условны. Просто одним повезло больше, а другим — меньше», — констатирует он.

По словам Кораблина, углубление сырьевой специализации не только привязывает украинскую экономику к хозяйственному циклу ее индустриальных партнеров, но также увеличивает амплитуду ее конъюнктурных колебаний. При этом технологическое увядание снижает производственный потенциал и будущие возможности страны. 

«Надежды на иностранных инвесторов необоснованны, поскольку они выстраивают свою политику, учитывая местные приоритеты. Так, к началу прошлого года в структуре прямых иностранных инвестиций, привлеченных за годы независимости, вложения в операции с недвижимостью в восемь раз превышали объем инвестиций в машиностроение. Что служит неплохим индикатором масштаба хозяйственных задач, решаемых Украиной», — резюмировал он."

Я не буду больше останавливаться на данном утверждении Александра. Все желающие могут сами составить свое собственное мнение по указанному вопросу.

Опровержение утверждения второго нуждается в гораздо более подробной аргументации, поскольку далеко не очевидно, что стремление Украины стать сырьевым придатком ( к сожалению, оно уже осуществилось) несет в себе глобальные системные риски.

(И тут тоже в целях экономии места и времени я буду цитировать все того же Кораблина).

В статье «Курсовые тупики сырьевых экономик» http://www.zn.ua/2000/2040/70634/ Кораблин пишет о пагубности сохранения для Украины такой модели экономики и говорит о «голландской» болезни:

«Энергетический шок 70-х годов обогатил экономическую теорию не только «стагфляцией», но также «голландской болезнью». Одноименная статья в журнале The Economist (1977 год) привлекла внимание к индустриальному застою Голландии во время взлета мировых цен на энергоносители.

К его началу Голландия активно разрабатывала месторождения природного газа в Северном море, открытые в 1959 году. Между тем после 1974-го в стране прекратился промышленный рост, валовые инвестиции корпораций упали на 15%, занятость в промышленности между 1970-м и 1977 годом сократилась на 16%, а общий уровень безработицы вырос с 1,1 до 5,1%.

The Economist диагностировал три основные причины «голландской болезни»: завышенный реальный курс гульдена, чрезмерные промышленные издержки, проедание бюджетных доходов от экспорта газа. Их сочетание привело к ускоренному развитию сырьевого сектора за счет истощения обрабатывающих отраслей.

В последующих исследованиях «голландской болезни» особый акцент был сделан на завышенном курсе национальной валюты, при котором на плаву остаются лишь самые конкурентные — сырьевые — компании.

Указанные последствия объясняют курсовую уязвимость сырьевых экономик. Дело в том, что при благоприятной конъюнктуре и плавающем курсе их национальные валюты укрепляются. В силу этого внутренний спрос переключается на импорт, соперничать с которым под силу только сырьевым отраслям, тогда как более сложная продукция становится неконкурентной и снимается с производства. Страна сползает на технологическую обочину.

Массовый импорт нового оборудования осуществляется только в той мере, в какой этого требует добыча сырья и его грубая обработка. Продукция же с высокой добавленной стоимостью вытесняется за рубеж. Там же оседает и основная масса доходов, связанная с окончательной обработкой природных материалов и полуфабрикатов.

Эксперты заговорили о «ресурсном проклятии» сырьевых экономик — поводов для этого оказалось более чем достаточно. Так, в богатой нефтью Венесуэле среднедушевое производство реального ВВП в 1977—2003 годах упало в 1,7 раза, в Саудовской Аравии оно в это же время сократилось в 1,8, в Объединенных Арабских Эмиратах — в 2,2 раза. В Кувейте за 40 лет (1962—2003 годы) производство ВВП на душу населения уменьшилось в 3,7 раза.

Помимо деиндустриализации, сырьевая ловушка опасна безудержной эксплуатацией природных ресурсов. Она может сопровождаться полным исчерпанием сырьевой базы и последующим сжатием экономического роста. По этой причине «голландская болезнь» связана с феноменом истощающего роста, не оставляющего после себя ни технологий, ни природных ресурсов, достаточных для их промышленной разработки. Как это, например, произошло в Габоне, занимавшем в свое время первое место в мире по импорту шампанского на душу населения, которое, однако, исчезло с последней каплей промышленной нефти.

В разное время признаки «голландской болезни» наблюдались во многих странах, включая Нигерию, Мексику, Анголу, Колумбию, Великобританию, Норвегию, Россию и т.д. Ее преодоление предполагает целенаправленную структурную политику государства, изъятие сырьевой ренты, поддержку за ее счет промышленных технологий, активное инфраструктурное и промышленное инвестирование. Для сырьевых экономик в этом вопросе никакого потворства свободному рынку быть не может, как и потворства произвольно двигающимся валютным курсам».

Я не буду сейчас останавливаться на чрезвычайно важном и интересном, особенно учитывая специфику ресурса minfin.com.ua, вопросе  нужности-ненужности инфляционного таргетирования и правильности-неправильности курсовой и денежно-кредитной политики НБУ в условиях сохранения сырьевой  экономики (все желающие могут ознакомиться по указанной ссылке), а остановлюсь только на структурных изменениях реальной экономики Украины.

Кораблин пишет (ссылка та же):

«После распада Союза в украинской экономике произошли серьезнейшие структурные изменения, поражающие как своим масштабом, так и сомнительным качеством. Так, в 2008 году реальный ВВП Украины оставался меньше уровня 1990 года на четверть. К началу же 2010-го указанный разрыв увеличился до 37%, в силу чего по итогам 19-летнего цикла среднегодовой темп падения украинского ВВП составил 2,4%.

Глубина и длительность производственного спада в Украине чудовищны. Они намного превышают масштабы Великой депрессии, остающейся символом экономической трагедии США. Объективности ради следует признать, что значительную часть времени украинская экономика находилась в состоянии перехода от административно-распределительной системы к свободно-рыночной. При этом она пережила гиперинфляцию и стремительный разрыв кооперационных связей в рамках бывшего Союза и СЭВ. Тем не менее 20-летняя рецессия заставляет задуматься об эффективности выбранной модели рынка, так как при наличии преимуществ даже частичная их адаптация должна была бы сопровождаться не спадом, а экономическим ростом. Как это, например, происходит в Китае, ВВП которого вот уже 30 (!) лет увеличивается со среднегодовым темпом 8—11%.

Эпикриз украинских «реформ» — технологическая деградация. В отечественной экономике стремительно нарастает сырьевая составляющая, доминирует продукция с низкой добавленной стоимостью, массово исчезает высокотехнологичное производство, снижается его конкурентоспособность и нарастает общая финансовая неустойчивость. Если в 80-е годы в структуре украинской промышленности и товарного экспорта вес машиностроения устойчиво составлял порядка 30—40%, а черной металлургии был в два-три раза меньше, то сегодня ситуация прямо противоположная. Украина превратилась в сырьевой придаток не только развитых стран, но и более успешных развивающихся экономик. Экспортируя в Китай металл, мы не только ввозим китайский ширпотреб, электронику и автомобили, но уже берем у него государственные кредиты для приобретения китайского оборудования.

Динамика украинской экономики сегодня определяется мировой конъюнктурой на металлы. В этом отношении показательно, что последний отечественный кризис — чисто сырьевой: к сентябрю 2008 года на мировых рынках началось стремительное падение цен на основные товарные группы украинского экспорта, а именно — сталь, зерно, подсолнечник. Как результат, отечественный ВВП потерял 15,1% (см. рис.). Природа и характер последующего оживления также сырьевые: после того как с середины прошлого года на мировых рынках начала дорожать сталь, в украинской экономике наметился рост. При этом в первом полугодии 2010 года в товарной структуре отечественного экспорта выросла доля черных металлов (до 31,3%), энергетических материалов (6,9%), а также руд, шлаков и золы (4,5%). Одновременно снизился вес механических машин (до 6,5%) и электрических (4,7%).

Технологический упадок наблюдается практически во всем машиностроении и связанных с ним сферах: самолетостроении, ракетостроении, судостроении, станкостроении, энергетическом машиностроении, микроэлектронике, приборостроении, материаловедении и т.д. Когда-то массовое производство сжато в них до единичных образцов и изделий. Что формально не позволяет говорить об их окончательной потере. Тем не менее о серийном выпуске речь не идет уже давно. Неудивительно, что украинская экономика два десятка лет не может восстановить свои прежние объемы — отказ от технологической продукции резко сузил базу ее доходов. В этой связи уместно замечание, прозвучавшее в «ЗН»: «Килограмм металла стоит в среднем 50 центов. Один килограмм металла в автомобиле или танке стоит уже 50—100 долл. А килограмм металла в самолете — это 1,5—2 тыс. долл.» (см. №46 за 2006 го)»

И далее Кораблин подводит итоги, весьма неутешительные:

"Согласно «инфляционному таргетированию», экономические беды Украины произрастают из высокой инфляции и привязки гривни к доллару США. По диагностике же «голландской болезни», курсовая политика НБУ остается одним из немногих противодействий сырьевому коллапсу Украины. Ведь именно привязка к слабеющему доллару годами сдерживала усиление гривни вопреки безумству внешних заимствований, их безудержному проеданию и деградации производства.

В отличие от голландского гульдена 35-летней давности, реальная стоимость гривни в 2001—2007 годах не выросла, а снизилась, предоставив курсовые преимущества абсолютно всем украинским производителям, независимо от того, экспортировали они зерно за рубеж или продавали его на внутреннем рынке, плавили ли чугун или же боролись за остатки авиастроения. При этом среднегодовой уровень инфляции (8,9%) действительно был выше, чем у многих наших соседей. Но то, что он был критически высок, блеф: средние темпы роста ВВП Украины составляли 7,7%, превышая их уровень в странах Центральной и Восточной Европы (5,6%).

Отечественная инфляция была бы значительно ниже, нацелься государство на технологическое развитие производства и товарное насыщение рынка. Но оно, похоже, никогда не обременяло себя подобными задачами. Ведь если в Китае норма инвестиций в основной капитал достигает 45—50% ВВП, то в независимой Украине она в 2—2,5 раза ниже. При этом рекордное накопление основного капитала в 2008 году оставалось вдвое(!) меньшим по сравнению с показателями 1990 года. Украинская экономика банально истощена: на протяжении 1991—2008 годов инвестиции в ее основной капитал падали со среднегодовым темпом 4,5%. Повышение производственных издержек в этих условиях неизбежно. А оно — залог роста цен и инфляции.

Вульгарное прочтение неолиберальных теорий способствовало распространению в Украине моды на массовое «разгосударствление», микроскопическое предпринимательство, дерегулирование и либерализацию. При том, что хаотичному «разгосударствлению» и хозяйственному дроблению прежде всего подлежали целостные технологические комплексы, терявшие от этого последние конкурентные преимущества. Дерегулирование применялось к «черному» импорту, на корню губившему малейшую возможность честной конкуренции. А либерализация оказалась излюбленным лозунгом бесчисленных монополий, вздувающих цены на продукцию сомнительного качества.

Уродливость отечественного рынка явилась едва ли не главной причиной деиндустриализации, последствия которой наиболее остро ощутило производство науко- и капиталоемкой продукции. При этом ее выбраковка чересчур часто обусловлена не качественными дефектами, а пороками рыночной селекции. Так, вопреки двум десятилетиям технологического застоя, украинские ракеты, суда и самолеты продолжают пользоваться спросом на международных рынках. Те же услуги «Руслана» и «Мрії» устойчиво востребованы благодаря их абсолютной уникальности.

Пожалуй, наиболее успешный опыт преодоления своего сырьевого статуса демонстрирует сегодня Китай. Вопреки нещадной внешней критике, он целенаправленно поддерживает технологическое развитие своей экономики, проводит ее неспешную либерализацию, сохраняя высокий уровень инвестиций и привязку юаня к доллару. При этом хозяйственные достижения страны тем разительнее, что наблюдаются на фоне серьезнейших структурных и финансовых дисбалансов индустриальных стран, критикующих «китайскую модель».

Успешный опыт централизованного изъятия сырьевой ренты в пользу всего общества накоплен и в других странах. Так, в Норвегии значительная часть доходов от нефтегазового бизнеса аккумулируется в Государственном пенсионном фонде. Эти средства инвестируются в зарубежные компании, чьи ценные бумаги торгуются на глобальных фондовых биржах. В начале прошлого года портфель указанных вложений включал порядка 8000 компаний. Участие фонда в отдельном предприятии составляло в среднем 1% и не превышало 10%. Ожидаемая долгосрочная доходность инвестиций оценивалась в 4%. На каждого жителя Норвегии в «Нефтяном фонде» приходилось почти 15 тыс. долл.

Похожие инвестиционные принципы и модели используются нефтедобывающими странами Персидского залива. Они также давно адаптированы и рядом бывших союзных республик, включая Азербайджан, Казахстан и Россию. При этом финансовая база Национального фонда Казахстана не ограничивается сырьевыми доходами одной лишь нефтегазовой отрасли. К началу 2010 года накопленные в нем средства (22,3% ВВП) превышали международные резервы Казахстана, а их суммарная величина составляла 43,4% ВВП. Тогда же совокупный объем Резервного фонда и Фонда национального благосостояния Российской Федерации, формируемых преимущественно за счет доходов нефтегазовой отрасли, достигал 12,4% ВВП, а международные резервы — 35,8% ВВП России.

Изъятие сырьевой ренты, как и формирование международных резервов, снижает ревальвационное давление на национальную валюту, противодействуя распространению «голландской болезни». Активность России и Казахстана в этом направлении в два-три раза выше отечественной. На этом фоне разговоры о чрезмерных валютных интервенциях НБУ — смехотворны. Ведь к началу 2010 года накопленные им международные резервы (за вычетом займа МВФ) составляли всего 13,3% ВВП, при том что украинское государство вообще не претендует на ценовую ренту сырьевых монополий. Что, однако, не мешает ему сетовать на острые бюджетные дефициты и увеличивать свой внешний долг.

В индустриальных экономиках, как и в догоняющих, от гибкого валютного курса выигрывают компании с наибольшими конкурентными преимуществами. Поскольку у первых это технологически емкие предприятия, а у вторых — преимущественно сырьевые, гибкое курсообразование способствует закреплению их международной специализации, уменьшая окно возможностей для догоняющих экономик.

Следовать ли этим путем, руководствуясь экономической модой и наставлениями иностранных советников, — вопрос национального выбора. В Украине, например, достаточно любителей чужих рецептов. Так, программа отечественных реформ сегодня пишется под диктовку McKinsey, специалисты которого не стесняясь признают, что не знакомы с украинской экономикой.

Китай и Россия более разборчивы. Вопреки ажиотажу вокруг гибкого курса, юань привязан к доллару, а рубль — к бивалютной корзине, состоящей из доллара (55%) и евро (45%). Последний опыт заслуживает особого внимания: Россия уже много лет минимизирует курсовые колебания рубля, привязывая его к валютам, двигающимся в противоположных направлениях.

В части же использования сырьевых доходов, изымаемых финансовыми регуляторами обеих стран, более интересен опыт Китая: если Россия до недавнего времени их активно инвестировала за рубежом, опасаясь роста инфляции, то Китай более склонен к вложениям в технологическое развитие собственной экономики. Благодаря этому в разгар мирового кризиса темпы ее роста составляли 8,7%
(2009 год) при общем снижении цен (-0,7%) — прекрасный образец успешной прививки против «голландской болезни» и высокой инфляции. Вопреки всем монетарным предписаниям «инфляционного таргетирования»."

Таким образом, я постарался объяснить почему Украине крайне необходима структурная перестройка экономики и уход от ее сырьевой специализации.

Относительно других утверждений Александра по моему первому пункту, я склонен согласиться с ними, за исключением утверждения, что упор нужно делать на развитие услуг в ущерб развитию товарного производства. С этим я не согласен. Но в данной заметке дискутировать по данному вопросу пока не буду.